ПРИЗВАНИЕ
Художником он стал просто потому, что
после школы надо было куда-то поступать. Он знал, что работа должна приносить
удовольствие, а ему нравилось рисовать – так и был сделан выбор: он поступил в
художественное училище.
К этому времени он уже знал, что изображение
предметов называется натюрморт, природы – пейзаж, людей – портрет, и ещё много
чего знал из области избранной профессии. Теперь ему предстояло узнать ещё
больше. «Для того, чтобы импровизировать, сначала надо научиться играть по
нотам, - объявил на вводной лекции импозантный преподаватель, известный
художник. – Так что приготовьтесь, будем начинать с азов».
Он начал учиться «играть «по нотам». Куб, шар, ваза…
Свет, тень, полутень… Постановка руки, перспектива, композиция… Он узнал очень
много нового – как натянуть холст и самому сварить грунт, как искусственно
состарить полотно и как добиваться тончайших цветовых переходов… Преподаватели
его хвалили, а однажды он даже услышал от своего наставника: «Ты художник от Бога!».
«А разве другие – не от Бога?», - подумал он, хотя, чего скрывать, было
приятно.
Но вот весёлые студенческие годы остались позади, и
теперь у него в кармане был диплом о художественном образовании, он много знал
и ещё больше умел, он набрался знаний и опыта, и пора было начинать отдавать.
Но… что-то у него пошло не так.
Нет, не то чтобы ему не творилось. И не то чтобы
профессия разонравилась. Возможно, он просто повзрослел и увидел то, чего
раньше не замечал. А открылось ему вот что: кругом кипела жизнь, в которой
искусство давно стало товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот, кому было
что сказать миру – скорее тот, кто умел грамотно подавать и продавать своё
творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с нужными людьми. Он, к
сожалению, так этому и не научился. Он видел, как его товарищи мечутся, ищут
себя и своё место под солнцем, а некоторые в этих метаниях «ломаются», топят невостребованность
и неудовлетворённость в алкоголе, теряют ориентиры, деградируют… Он знал: часто
творцы опережали свою эпоху, и их картины получали признание и хорошую цену
только после смерти, но это знание мало утешало.
Он устроился на работу, где хорошо платили, целыми
днями разрабатывал дизайн всевозможных буклетов, визиток, проспектов, и даже
получал от этого определённое удовлетворение, а вот
рисовал всё меньше и неохотнее. Вдохновение приходило всё реже и реже. Работа,
дом, телевизор, рутина… Его всё чаще посещала мысль: «Разве в этом моё
призвание? Мечтал ли я о том, чтобы прожить свою жизнь вот так, «пунктиром»,
словно это карандашный набросок? Когда же я начну писать свою собственную
картину жизни? А если даже и начну – смогу ли?
А как же «художник от Бога»?». Он понимал, что теряет квалификацию, что
превращается в зомби, который изо дня в день выполняет набор определённых
действий, и это его напрягало.
Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он стал по
выходным отправляться с мольбертом в переулок Мастеров, где располагались ряды
всяких творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки из бересты, украшения из бисера
и лоскутные покрывала, глиняные игрушки и плетёные корзинки – чего тут только
не было! И собратья-художники тоже стояли со своими нетленными полотнами, в
больших количествах. И тут была конкуренция…
Но он плевал на конкуренцию, ему хотелось просто
творить… Он рисовал портреты на заказ. Бумага, карандаш, десять минут – и
портрет готов. Ничего сложного для профессионала – тут всего и требуется уметь
подмечать детали, соблюдать пропорции да слегка польстить заказчику, так, самую
малость приукрасить натуру. Он это делал умело, его портреты людям нравились. И
похоже, и красиво, лучше, чем в жизни. Благодарили его часто и от души.
Теперь жить стало как-то веселее, но он отчётливо
понимал, что это «живописание» призванием назвать было бы как-то… чересчур
сильно. Впрочем, всё-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал очередной портрет, позировала ему
немолодая длинноносая тётка, и пришлось сильно постараться, чтобы «сделать
красиво». Нос, конечно, никуда не денешь, но было в её лице что-то,
располагающее (чистота, что ли?), вот на это он и сделал акцент. Получилось
неплохо.
– Готово, – сказал он, протягивая портрет тётке. Та
долго его изучала, а потом подняла на него глаза, и он даже заморгал – до того
пристально она на него смотрела.
– Что-то не так? – даже переспросил он, теряясь от
её взгляда.
– У вас призвание, – сказала женщина. – Вы умеете
видеть вглубь…
– Ага, глаз-рентген, – пошутил он.
– Не то, – покачала головой она. – Вы рисуете как
будто душу… Вот я смотрю и понимаю: на самом деле я такая, как вы нарисовали. А
всё, что снаружи – это наносное. Вы словно верхний слой краски сняли, а под ним
– шедевр. И этот шедевр – я. Теперь я точно знаю! Спасибо.
– Да пожалуйста, – смущённо пробормотал он, принимая
купюру – свою привычную таксу за блиц-портрет.
Тётка была, что и говорить, странная. Надо же, «душу
рисуете»! Хотя кто его знает, что он там рисовал? Может, и душу… Ведь у каждого
есть какой-то внешний слой, та незримая шелуха, которая налипает в процессе
жизни. А природой-то каждый был задуман как шедевр, уж в этом он как художник
был просто уверен!
Теперь его рисование наполнилось каким-то новым
смыслом. Нет, ничего нового в технологию он не привнёс – те же бумага и
карандаш, те же десять минут, просто мысли его всё время возвращались к тому,
что надо примериться и «снять верхний слой краски», чтобы из-под него
освободился неведомый «шедевр». Кажется, получалось. Ему очень нравилось
наблюдать за первой реакцией «натуры» - очень интересные были лица у людей.
Иногда ему попадались такие «модели», у которых душа
была значительно страшнее, чем «внешний слой», тогда он выискивал в ней
какие-то светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна, если
настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще ни разу не встретился
человек, в котором не было бы совсем ничего хорошего.
– Слышь, братан! – однажды обратился к нему крепыш в
чёрной куртке. – Ты это… помнишь, нет ли… тёщу мою рисовал на прошлых выходных.
Тёщу он помнил, на старую жабу похожа, её дочку –
постареет, крысой будет, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напрячь
все своё воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, увидеть в ней
хоть что-то хорошее.
– И что? – осторожно спросил он, не понимая, куда
клонит крепыш.
– Так это… Изменилась она. В лучшую сторону. Как на
портрет посмотрит – человеком становится. А так, между нами, сколько её знаю,
жаба жабой…
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно
увидел...
– Дык я тебя спросить хотел: можешь её в масле
нарисовать? Чтобы уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть… За ценой не
постою, не сомневайся!
– А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в
маринаде, и в соусе «майонез». Только маслом не рисуют, а пишут.
–- Во-во! Распиши её в лучшем виде, всё оплачу по
высшему разряду!
Художнику стало весело. Прямо «портрет Дориана
Грея», только со знаком плюс! И раз уж предлагают – отчего не попробовать?
Попробовал, написал. Тёща осталась довольна, крепыш
тоже, а жена его, жабина дочка, потребовала, чтобы её тоже запечатлели в веках.
От зависти, наверное. Художник и тут расстарался, вдохновение на него нашло –
усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту душевную высветил…
Не женщина получилась – царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и
впечатлениями в своём кругу поделился. Заказы посыпались один за другим. Молва
пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют на жизнь: в семьях мир
воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг замуж выходят, у мужиков
потенция увеличивается.
Теперь не было времени ходить по выходным в переулок
Мастеров, да и контору свою оставил без всякого сожаления. Работал на дому у
заказчиков, люди все были богатые, платили щедро, передавали из рук в руки.
Хватало и на краски, и на холсты, и на чёрную икру, даже по будням. Квартиру
продал, купил побольше, да с комнатой под мастерскую, ремонт хороший сделал.
Казалось бы, чего ещё желать? А его снова стали посещать мысли: неужели в этом
его призвание – малевать всяких «жаб» и «крыс», изо всех сил пытаясь найти в
них хоть что-то светлое? Нет, дело, конечно, хорошее, и для мира полезное, но
всё-таки, всё-таки… Не было у него на душе покоя, вроде звала она его куда-то,
просила о чём-то, но вот о чем? Не мог расслышать.
Однажды его неудержимо потянуло напиться. Вот так
вот взять – и в драбадан, чтобы отрубиться и ничего потом не помнить. Мысль его
напугала: он хорошо знал, как быстро люди творческие добираются по этому лихому
маршруту до самого дна, и вовсе не хотел повторить их путь. Надо было что-то
делать, и он сделал первое, что пришло в голову: отменил все свои сеансы,
схватил мольберт и складной стул и отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу
стал лихорадочно работать – делать наброски улочки, людей, парка, что через
дорогу. Вроде полегчало, отпустило…
– Простите, вы портреты рисуете? Так, чтобы сразу,
тут же получить, – спросили его. Он поднял глаза – рядом женщина, молодая, а
глаза вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или еще
какое горе…
– Рисую. Десять минут – и готово. Вы свой портрет
хотите заказать?
– Нет. Дочкин.
Тут он увидел дочку – поперхнулся, закашлялся. Ребёнок
лет шести от роду был похож на инопланетянчика, несмотря на погожий теплый денёк,
упакован в серый комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или девочка, на голове
– плотная шапочка-колпачок, на лице – прозрачная маска, и глаза... Глаза
старичка, который испытал много-много боли и готовится умереть. Смерть в них
была, в этих глазах, вот что он там явственно узрел.
Он не стал ничего больше спрашивать. Таких детей он
видел по телевизору и знал, что у ребёнка, скорее всего, рак, радиология,
иммунитет на нуле – затем и маска, и что шансов на выживание – минимум.
Неизвестно, почему и откуда он это знал, но вот как-то был уверен. Намётанный
глаз художника, подмечающий все детали… Он бросил взгляд на мать – да, так и
есть, она знала. Внутренне уже готовилась. Наверное, и портрет захотела, потому
что последний. Чтоб хоть память была…
– Садись, принцесса, сейчас я тебя буду рисовать, –
сказал он девочке-инопланетянке. – Только смотри, не вертись и не соскакивай, а
то не получится.
Девочка вряд ли была способна вертеться или
вскакивать, она и двигалась-то осторожно, словно боялась, что её тельце
рассыплется от неосторожного движения, разлетится на мелкие осколки. Села,
сложила руки на коленях, уставилась на него своими глазами мудрой черепахи
Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, всё детство по больницам, а там
терпение вырабатывается быстро, без него не выживешь.
Он напрягся, пытаясь разглядеть её душу, но что-то
мешало – не то бесформенный комбинезон, не то слёзы на глазах, не то знание,
что старые методы тут не подойдут, нужно какое-то принципиально новое,
нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг подумалось: «А какой она могла бы
быть, если бы не болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице, не колпак на
лысой головёнке, а бантики?». Воображение заработало, рука сама по себе стала
что-то набрасывать на листе бумаги, процесс пошёл.
На этот раз он трудился не так, как обычно. Мозги в
процессе точно не участвовали, они отключились, а включилось что-то другое.
Наверное, душа. Он рисовал душой, так, как будто этот портрет мог стать
последним не для девочки, а для него лично. Как будто это он должен был умереть
от неизлечимой болезни, и времени оставалось совсем чуть-чуть, может быть, всё
те же десять минут.
– Готово, – сорвал он лист бумаги с мольберта. –
Смотри, какая ты красивая!
Дочка и мама смотрели на портрет. Но это был не
совсем портрет и не совсем «с натуры». На нем кудрявая белокурая девчонка в
летнем сарафанчике бежала с мячом по летнему лугу. Под ногами трава и цветы,
над головой – солнце и бабочки, улыбка от уха до уха, и энергии – хоть
отбавляй. И хотя портрет был нарисован простым карандашом, почему-то казалось,
что он выполнен в цвете, что трава – зелёная, небо – голубое, мяч – оранжевый,
а сарафанчик – красный в белый горох.
– Я разве такая? – глухо донеслось из-под маски.
– Такая-такая, –- уверил ее художник. – То есть
сейчас, может, и не такая, но скоро будешь. Это портрет из следующего лета.
Один в один, точнее фотографии.
Мама её закусила губу, смотрела куда-то мимо
портрета. Видать, держалась из последних сил.
– Спасибо. Спасибо вам, – сказала она, и голос её
звучал так же глухо, как будто на ней тоже была невидимая маска. – Сколько я
вам должна?
– Подарок, – отмахнулся художник. – Как тебя зовут,
принцесса?
– Аня…
Он поставил на портрете свою подпись и название:
«Аня». И ещё дату – число сегодняшнее, а год следующий.
- Держите! Следующим летом я вас жду. Приходите
обязательно!
Мама убрала портрет в сумку, поспешно схватила
ребенка и пошла прочь. Её можно было понять – наверное, ей было больно, ведь
она знала, что следующего лета не будет. Зато он ничего такого не знал, не
хотел знать! И он тут же стал набрасывать картинку – лето, переулок Мастеров,
вот сидит он сам, а вот по аллее подходят двое – счастливая смеющаяся женщина и
кудрявая девочка с мячиком в руках. Он вдохновенно творил новую реальность, ему
нравилось то, что получается. Очень реалистично выходило! И год, год написать – следующий! Чтобы чудо
знало, когда ему исполниться!
– Творите будущее? – с интересом спросил кто-то,
незаметно подошедший из-за спины.
Он обернулся – там стояла ослепительная красавица,
вся такая, что и не знаешь, как её назвать. Ангел, может быть? Только вот нос, пожалуй, длинноват…
– Узнали? – улыбнулась женщина-ангел. – Когда-то вы
сотворили мое будущее. Теперь – будущее вот этой девочки. Вы настоящий творец!
Спасибо…
– Да какой я творец? – вырвалось у него. – Так,
художник-любитель, несостоявшийся гений… Говорили, что у меня талант от Бога, а
я… Малюю потихоньку, по мелочам, все пытаюсь понять, в чём моё призвание.
– А вы ещё не поняли? – вздёрнула брови
женщина-ангел. – Вы можете менять реальность. Или для вас это не призвание?
- Я? Менять реальность? Да разве это возможно?
– Отчего же нет? Для этого нужно не так уж много!
Любовь к людям. Талант. Сила веры. Собственно, всё. И это у вас есть.
Посмотрите на меня – ведь с вас всё началось! Кто я была? И кто я теперь?
Она ободряюще положила ему руку на плечо – словно
крылом обмахнула, улыбнулась и пошла.
– А кто вы теперь? – запоздало крикнул он ей вслед.
– Ангел! – обернулась на ходу она. – Благодарю тебя,
Творец!
… Его и сейчас можно увидеть в переулке Мастеров.
Старенький мольберт, складной стульчик, чемоданчик с художественными
принадлежностями, большой зонт… К нему всегда очередь, легенды о нем передаются
из уст в уста. Говорят, что он видит в человеке то, что спрятано глубоко
внутри, и может нарисовать будущее. И не просто нарисовать – изменить его в
лучшую сторону. Рассказывают также, что он спас немало больных детей,
переместив их на рисунках в другую реальность. У него есть ученики, и некоторые
переняли его волшебный дар и тоже могут менять мир. Особенно выделяется среди
них белокурая кудрявая девочка лет четырнадцати, она умеет через картины
снимать самую сильную боль, потому что чувствует чужую боль как свою.
– А он учит и рисует, рисует… Никто не знает его
имени, все называют его просто – Творец. Что ж, такое вот у человека призвание…
Автор: Эльфика
|